Неточные совпадения
Спустясь в середину города, я пошел
бульваром, где встретил несколько печальных групп, медленно подымающихся в гору; то были большею частию семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей; видно, у них вся водяная молодежь была уже
на перечете, потому что они
на меня
посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись.
Борис. Я один раз только и был у них с дядей. А то в церкви вижу,
на бульваре встречаемся. Ах, Кудряш, как она молится, кабы ты
посмотрел! Какая у ней
на лице улыбка ангельская, а от лица-то как будто светится.
День был серенький, холодный и молчаливый. Серебряные, мохнатые стекла домов
смотрели друг
на друга прищурясь, — казалось, что все дома имеют физиономии нахмуренно ожидающие. Самгин медленно шагал в сторону
бульвара, сдерживая какие-то бесформенные, но тревожные мысли, прерывая их.
А этот, товарищ Яков, — что такое он?» — Незаметно для себя Самгин дошел до
бульвара, остановился,
посмотрел на голые деревья, — они имели такой нищенский вид, как будто уже никогда больше не покроются листьями.
Какая-то сила вытолкнула из домов
на улицу разнообразнейших людей, — они двигались не по-московски быстро, бойко, останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по
бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин
смотрел на них, хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
Шел Самгин осторожно, как весною ходят по хрупкому льду реки,
посматривая искоса
на запертые двери, ворота,
на маленькие, онемевшие церкви. Москва стала очень молчалива,
бульвары и улицы короче.
Как-то днем, в стороне
бульвара началась очень злая и частая пальба. Лаврушку с его чумазым товарищем послали
посмотреть: что там? Минут через двадцать чумазый привел его в кухню облитого кровью, — ему прострелили левую руку выше локтя. Голый до пояса, он сидел
на табурете, весь бок был в крови, — казалось, что с бока его содрана кожа. По бледному лицу Лаврушки текли слезы, подбородок дрожал, стучали зубы. Студент Панфилов, перевязывая рану, уговаривал его...
Завтракали в ресторане отеля, потом ездили в коляске по
бульварам, были
на площади Согласия,
посмотрели Нотр Дам, — толстый седоусый кучер в смешной клеенчатой шляпе поучительно и не без гордости сказал...
На бульваре, под яворами и олеандрами, стояли неподвижно три человеческие фигуры, гладко обритые, с синими глазами, с красивыми бакенбардами, в черном платье, белых жилетах, в круглых шляпах, с зонтиками, и с пронзительным любопытством
смотрели то
на наше судно, то
на нас.
Десять лет стоял он, сложа руки, где-нибудь у колонны, у дерева
на бульваре, в залах и театрах, в клубе и — воплощенным veto, [запретом (лат.).] живой протестацией
смотрел на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся около него, капризничал, делался странным, отчуждался от общества, не мог его покинуть, потом сказал свое слово, спокойно спрятав, как прятал в своих чертах, страсть под ледяной корой.
Сидит человек
на скамейке
на Цветном
бульваре и
смотрит на улицу,
на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?..
Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки в одной руке и со свертком в другой…
Теперешний Стрепетов был не похож
на Стрепетова, сидевшего вчера
на лавочке
бульвара. Он был суров и гневен. Умный лоб его морщился, брови сдвигались, он шевелил своими большими губами и грозно
смотрел в сторону из-под нависших бровей. Даже белый стог волос
на его голове как будто двигался и шевелился.
В это время навстречу этим господам,
на другом конце
бульвара, показалась лиловатая фигура Михайлова
на стоптанных сапогах и с повязанной головой. Он очень сконфузился, увидав их: ему вспомнилось, как он вчера присядал перед Калугиным, и пришло в голову, как бы они не подумали, что он притворяется раненым. Так что ежели бы эти господа не
смотрели на него, то он бы сбежал вниз и ушел бы домой с тем, чтобы не выходить до тех пор, пока можно будет снять повязку.
Он
смотрит вокруг полинявшими глазами, словно считая пятна солнца
на стенах домов и
на всем, что движется по темной дороге, по широким плитам
бульвара.
С первого взгляда можно было подумать, что он
смотрел на гуляющих по
бульвару; но стоило только заглянуть ему в лицо, чтоб увериться в противном.
Зашитые в галуны лакеи, неся за ними их зонтики и турецкие шали,
посматривали спесиво
на проходящих простолюдинов, которые, пробираясь бочком по краям
бульвара, смиренно уступали им дорогу.
Когда он, грузный, величественный, со строгим выражением
на лице, в своем белоснежном кителе и превосходно вычищенных сапогах, выпятив вперед грудь,
на которой красовался Владимир с бантом, шел по
бульвару, то в это время он очень нравился себе самому, и ему казалось, что весь мир
смотрит на него с удовольствием.
Профессор строго
посмотрел на них поверх очков, выронил изо рта папиросу и тотчас забыл об их существовании.
На Пречистенском
бульваре рождалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло солнце.
Потом пошел
на бульвар. Солнце взошло. Сыро
на дорожках. Гимназистки идут в гимназию — маленькие болтушки, личики свеженькие, только что вымытые… Сел я
на скамейку и задремал. Вдруг вижу, идет городовик и этак сызбоку
на меня
посматривает, точно ворона
на мерзлую кость. А у меня сейчас же мысль: «Подозревает»… Подошел он ко мне. «Сидеть, господин,
на бульваре каждому дозволяется, которые проходящие, этого мы не запрещаем, а чтобы спать — нельзя. У нас пальцимейстер. Строго».
Летними вечерами заречные собирались под ветлы,
на берег Путаницы, против городского
бульвара, и, лежа или сидя
на песке, завистливо
смотрели вверх:
на красном небе четко вырезаны синеватые главы церквей, серая, точно из свинца литая, каланча, с темной фигурой пожарного
на ней, розовая, в лучах заката, башня
на крыше Фогелева дома.
Лежат они у корней ветел, точно куча сора, намытого рекой, все в грязных лохмотьях, нечесаные, ленивые, и почти
на всех лицах одна и та же маска надменного равнодушия людей многоопытных и недоступных чувству удивления.
Смотрят полусонными глазами
на мутную воду Путаницы,
на рыжий обрыв городского берега и в белесое окуровское небо над
бульваром.
Погуляев. Да и мне все равно, только если вы ее любите, так одну не пускайте по улицам ходить. Кто захочет впутываться в историю, заступаться
на улице за постороннюю девушку; а обидеть охотники всегда найдутся. Вот нынче, сейчас, какие-то господа подхватили ее
на бульваре под руки, она так испугалась, что и слова не вымолвит, а они идут, песенки распевают да
на всех
посматривают. Хорошо, что я подъехал.
Вязовнин приехал в Париж утром и, избегав в течение дня
бульвары, Тюльерийский сад, площадь Согласия, Пале-Рояль, взобравшись даже
на Вандомскую колонну, солидно и с видом habitue [Завсегдатая (фр.).] пообедал у Вефура, а вечером отправился в Шато-де-флер —
посмотреть, в качестве наблюдателя, что такое в сущности «канкан» и как парижане исполняют этот танец.
— Показал маленько, — отозвался Зиновий Алексеич. — Всю, почитай, объехали:
на Сибирской были, Пароходную
смотрели, под Главным домом раз пяток гуляли, музыку там слушали, по
бульвару и по Модной линии хаживали. Показывал им и церкви иноверные, собор, армянскую, в мечеть не попали, женский пол, видишь, туда не пущают, да и смотреть-то нечего там, одни голы стены… В городу́ —
на Откосе гуляли, с Гребешка
на ярманку
смотрели, по Волге катались.
С
бульвара повернул он вправо, прошел по мосту через канаву и направился к театру. Только тогда вспомнил он про поручение Серафимы и сообразил, что в деревянной галерее,
на той же канаве, он, наверно, найдет «тетенек», купит у них платки, потом зайдет в одну из цирюлен, испокон века ютящихся
на канаве, около театра, где-нибудь перекусит, — он очень рано обедал, — и пойдет в театр
смотреть Ермолову в «Марии Стюарт».
Тогда это был кульминационный пункт внешнего успеха Второй империи, момент высшего обаяния Франции, даже и после того, как Пруссия стала первым номером в Германии. Никогда еще не бывало такой"выставки"венценосцев, и крупных, и поменьше, вплоть до султана Абдул Азиса. И каждый венценосец сейчас же устремлялся
на Бульвары смотреть оффенбаховскую оперетку"Герцогиня Герольштейнская"и в ней «самое» Шнейдершу, как называли русские вивёры.
Пошел к десяти. Было слякотно и холодно, черные тучи
на болезненно-бледном небе; несмотря
на ветер, стоял легкий туман.
Бульвар был безлюден. Только
на крайней скамеечке сидела парочка, тесно друг к другу прижавшись; рука мужчины была под кофточкой девушки,
на ее груди. Я отшатнулся. В девушке я узнал мою Гретхен. Печерников, крепко ее прижимая к себе,
смотрел на меня хохочущими глазами.
Палтусову подал руку худой блондин в длиннейшем пальто с котиковым воротником. Его прыщавое чопорное лицо в золотом pince-nez, бритое, с рыжеватыми усами,
смотрело на Палтусова, приторно улыбаясь… Сестру он напоминал разве с носа. Такого вида молодых людей Палтусов встречал только в русских посольствах за границей да за абсентом Café Riche
на Итальянском
бульваре. «Разновидность Виктора Станицына», — определил он.
Палтусов вошел
на Пречистенский
бульвар, сел
на скамейку и
смотрел вслед быстро удалявшейся карете. Только ее глухой грохот и раздавался. Ни души не видно было кругом, кроме городового, дремавшего
на перекрестке. Истома и усталость от танцев приковывали Палтусова к скамье. Но ему не хотелось спать. И хорошо, что так вышло!.. Ему жаль было Станицыну… Но не о ней стал он думать. Завтра надо действовать. Поскорей в Петербург — не дальше первой недели поста.